травматичен сразу по двум причинам: детский страх и трагическая смерть приемного сына. Но давайте все-таки попробуем сделать первый шаг на пути к исцелению.

Под бурные аплодисменты зала какой-то мужчина выводит в студию собаку – пятнистого американского питбультерьера. Это была моя смелая идея, которая по ряду причин казалась мне невыполнимой. И все же это происходит. Миска с остатками попкорна валится на пол, я забываю о ней, когда падаю на колени перед телевизором в нетерпеливом ожидании.

– Этому парню всего пять месяцев, но мы для всеобщей безопасности все же надели на него намордник, так что вам ничего не угрожает. Кстати, его зовут Бруклин, разве он не очаровашка? – слышу я восторженные интонации Синди, в то время как в кадре появляется Коллин Моррис. Его показывают крупным планом: голова вжата в плечи так, словно у него и вовсе нет шеи, руки медленно сжимаются в кулаки, будто ему предстоит смертельная схватка, но главный и безошибочный слепок его внутреннего состояния я считываю по глазам. Он не просто напуган, он в ужасе.

– Не нужно этого делать! – просит он, выставляя перед собой руку.

– Может быть, вы хотя бы попробуете его просто погладить? Много лет назад именно это помогло мне, – напутствует его Синди.

– Нет, не нужно. Правда. Хватит!

Я качаю головой, наблюдая, как мужчина уводит собаку из студии. На экране снова крупным планом Синди. Как истинный победитель напряженного матча, улыбаясь в камеру, она произносит свою финальную речь, а я, наконец, сажусь на пол, ощущая легкие судороги в ногах. Коллин Моррис не так прост, как кажется, и все же вряд ли он тот, кто мог бы натравить на Пола взрослую бойцовскую собаку.

Глава 18

Джесс не шутила насчет Нового Орлеана, а потому эту субботу мы собираемся провести где-то в районе Пятой авеню, подбирая новый гардероб в поездку. И это при том что у меня в квартире всего один шкаф, и он уже давно забит одеждой на все случаи жизни, а у Джесс… в ее квартире, расположенной в трех кварталах от Центрального парка, под гардероб отдана целая комната.

Нацепив синие обтягивающие джинсы и черную водолазку, я подхожу к зеркалу, чтобы зачесать назад отросшие волосы. Пять лет назад для этого простого утреннего ритуалы мне требовалось не меньше десяти минут, потому как длина волос доходила до талии, а по густоте моя шевелюра вполне могла конкурировать с львиной гривой: такая же огненно-рыжая и пышная. Мои волосы всегда вызывали восхищение у мужчин и зависть у женщин. Сама же я никогда не понимала, какую власть и опасность они в себе таят. Не понимала тогда, но четко знаю теперь. Еще один дюйм, и надо будет записаться на стрижку.

От травматических воспоминаний меня отвлекает писк мобильного телефона, на экране которого высвечивается окошко, информирующее о новом сообщении. Оно от Джесс, и в четырех предложениях она, вопреки моим ожиданиям, не подгоняет меня, не перечисляет пункты наших сегодняшних остановок, а просит отменить встречу.

«Джен, прости, но я сегодня не смогу. Скотту плохо, везу его в больницу. Это не месть, а вынужденная мера. Ты же знаешь, я не могу иначе».

– Ну конечно, не можешь, – отвечаю я, глядя в зеркало, точно говорю это не Джесс, а самой себе.

А точнее, не хочешь… не хочешь выйти из этого треугольника… как долго ты еще будешь играть в эти игры?

– Ну что ж, Дженифер Марсела Рид, похоже, тебя все отвергли, – вздыхая, говорю я своему отражению, при этом глаза мои блестят, а губы растянуты в легкой улыбке. – Вот так люди и становятся одержимыми работой.

Вчера благодаря помощи Синди Вуд мне удалось вычеркнуть из списка подозреваемых Коллина Морриса, а значит, Лиам Стивенс не просто идеальный, но теперь единственный наш подозреваемый. Но вместо радости скорого решения этой сложной задачи я испытываю странное волнение и даже страх. Я не могу снова ошибиться. Не могу упустить что-то скрытое в тени, сконцентрировав все свое внимание на очевидном. Желая развеять свои сомнения и, наконец, подавить это нелепое волнение, я сажусь на диван и открываю на ноутбуке папку с видеофайлами допросов, проведенных детективом Нортоном Клаттерстоуном. Я уже просмотрела каждый из них и не один раз и все же снова включаю нескладный и совершенно бессмысленный допрос Эдварда Морриса – дяди Пола Морриса.

– Как вы думаете, у Пола Морриса были враги? – прощупывает своего собеседника детектив Клаттерстоун.

– У творческих людей обычно бывают завистники, но что бы враги. Нет, не думаю, – ровным мягким голосом отвечает Эдвард Моррис, глядя прямо в камеру.

– И все-таки Марка Чепмена10 сложно назвать безобидным завистником.

– Да, чудовищная история, но в Пола ведь никто не стрелял.

– Верно, его загрыз пес, который жил у вас в доме.

– У меня? – удивляется Эдвард Моррис с улыбкой на губах. – Нет, вы ошибаетесь, у меня нет дома. Я сам вот уже почти тридцать лет живу в гостевом домике своего брата.

– Да, и это именно вы разглядели в юном Поле талант.

– И не только в нем. Вы бы знали, какие музыкальные мои родные племянники. У Гвен абсолютный слух, а Джейк чувствует музыку так, что может с лету повторить любую мелодию. Думаю, это все гены, – отвечает Эдвард Моррис, едва заметно задирая нос. – Я хоть и самоучка, но до сих пор предан музыке и каждый день часами сижу за фортепиано.

– И все-таки только Пол Моррис смог по-настоящему ярко раскрыть скрытый в нем потенциал и стать миллионером. Баснословная сумма денег для человека, который родился в семье наркоманов.

– Да, сначала ему повезло встретить моего брата, который принял его в нашу семью. А потом ему повезло встретить меня, и я смог не только указать ему путь, но и передать все знания, которыми на тот момент обладал я сам.

– Что вы испытали, когда он променял вас на свою приемную мать? Вас это не разозлило? – уверенным голосом спрашивает Клаттерстоун. Я не вижу его лица, но мне кажется, что только ради этого вопроса он выстраивал всю линию допроса.

– Что я испытал? – задумчиво тянет Эдвард, отводя взгляд в сторону. – Эх, давно это было. Да ничего не было, если вы думаете, что мы с ним так же ругались по этому поводу, как он ругался с Коллином из-за денег, то я вас разочарую. Когда Лили заменила меня на посту его агента и продюсера, Полу было около двадцати лет. Не могу сказать, что это было его личное решение, но, как бы там ни было, время показало, что оно не было провальным.

– А договор опеки с Коллином Моррисом, это было провальное решение?

– Это решение, которое только лишний раз доказывает то, что Пол сам не сильно верил в свой успех. Ему всегда было сложно на что-то решиться, и даже в юности ему было сложно выбрать, на какой конкурс ехать, какую программу готовить. Я зачастую сам все это делал за него.

– То есть вы хотите сказать, что Пол сам не понимал сути договора опекунства?

– Наверное, иначе как-то глупо выходит: сначала согласился, а потом начал ругаться, грозить судом. А вообще вы лучше об этом у Коллина спросите, я больше про творчество, про полет души, – восторженно раскинув руки, почти поет Эдвард Моррис. В стенах допросной комнаты выглядит это довольно нелепо еще и потому, что на этом видео Эдварда Морриса заканчивается.

Я собираюсь перейти к следующей записи, когда на экране телефона с характерным звуком всплывает новое сообщение от Джесс.

«Скотта оставят в клинике на несколько дней. Ты где? Мне нужно выпить. Мне плохо, приезжай».

***

Меня мучает дикая жажда, язык не слушается, бесполезно ворочается во рту в бесплодных попытках произнести хоть слово. «Воды, воды!» – кричит мой сонный разум, когда я открываю глаза, выныривая в кромешную тьму ночи. Голова раскалывается на тысячи осколков, я точно рассыпаюсь на части. Глаза вращаются